Внучка панцирного боярина - Страница 19

— Прошу внимания, паны добродзеи, — произнес особенно торжественно Жвирждовский. — Пан ксендзу которого имеем счастье видеть между нами, самоотверженно покидает свою богатую паству в Москве и переселяется в лесную глушь Рогачевского уезда, в один из беднейших костелов губернии. Там его влияние будет полезнее, нежели здесь. Он стоит целого корпуса повстанцев. Его ум, его образованность, его увлекательное красноречие привлекут к нему все наше шляхетство и народ. Паны и паненки уже без ума от одной вести, что он к ним прибудет, и заранее готовятся усыпать его путь цветами и приношениями.

— Благодарим, благодарим, — закричали голоса.

— Великий миссионер нашей свободы!

— Да будет похвален пан ксендз в сем мире и в другом.

— Да воссядет на бискупскую кафедру в польском крулевстве!

Ксендз встал, приложил руку к сердцу и, покланившись собранию, произнес с чувством:

— Сделаю все, сыны мои, что повелевает мне отчизна и церковь наша.

— Теперь, — сказал Жвирждовский, — приступим к плану наших действий в обширных размерах. Нынешняя осень и будущая зима пройдут в приготовлениях к организации наших войск. Лучше тише, да вернее. С первым весенним лучем иноземная помощь прибывает с двух сторон — с одной чрез Галицию, с другой, как я сказал, десантом от берегов Балтийского моря. Русские войска достаточно подготовлены пропагандой и деморализованы, чтобы с прибытием союзников не желать долго упорствовать в удержании поголовно восставшей Польши. В это время Литва, в полном восстании, очищается от русских. Гвардии опасаться нечего: в рядах ее имеются друзья.

— Не ошибитесь, — перебил оратора Пржшедиловский, — два-три офицера из поляков не составляют еще целого корпуса. Русская гвардия всегда отличалась преданностью своему государю и отечеству.

— Смешно! Сидя в своем темном уголке над канцелярскими бумагами, вы, кажется, хотите знать, что делается в политическом мире, лучше меня. Недаром вращаюсь я в тайных и открытых высших сферах.

— Кажется, пан Пржшедиловский est plus moscovite que les moscovites eux-mêmes, — заметил, сардонически усмехаясь, ксендз Б.

— Замолчите же, ревностный пасынок России, — закричали голоса.

Пржшедиловский презрительно посмотрел на своих антагонистов.

— Я обстрелен пулями и ядрами, — сказал воевода, — так мне ли смущаться огнем холостых выстрелов! Кончаю. Отряды Сераковского со всех сторон подступают и берут Вильно. Относительно моего Могилевского воеводства: должно сперва временно отбросить — говорю: временно — малонадежные уезды: Гомельский, Климовский и Мстиславский, где, кажется, родился пан, мой оппонент.

— Точно так, — отозвался Пржшедиловский, — вы знали хорошо моего отца и мать.

— Они оказали мне некоторые услуги во время моего сиротства, — сказал покраснев Жвирждовский, — и если бы я их забыл, то давно не позволил бы вам говорить так самонадеянно.

Пржшедиловский взглянул вопросительно на хозяина.

— Позволить или не позволить никто здесь не имеет права, — гневно возвысил голос Стабровский, — у меня в доме пока нет особенного начальства; все мои гости равные и свободные от всякой диктатуры. Говорить и возражать имеет право всякий, кого имею честь видеть у себя. Вы сами это давеча объявили, пан Жвирждовский.

Стабровский, по отношениям Жвирждовского к брату, к матери и своему твердому характеру, не был такое лицо, которое можно было безнаказанно восстановлять против себя, и потому будущий воевода, проглотив горькую пилюлю, просил у него извинения за слова, сказанные в патриотическом увлечении. Наконец, он приступил к финалу своей заученной речи, сначала несколько тревожным голосом, потом все более и более воодушевляясь:

— Прочие уезды поднимаются с помощью быстро сформированных жондов на берегах Днепра. Тогда, подчинив решительно своей власти все воеводство, устремляемся в Рославский уезд Смоленской губернии. При общем настроении умов в России, обработанных польской пропагандой в учебных заведениях, тайною, зажигательною литературой и прочее и прочее, с появлением повстанцев на Днепре мы, несомненно, тотчас присоединяем губернии: Смоленскую, Московскую и Тверскую и беспрепятственно доходим до Волги. Там, на правом берегу, водружаем наше польское знамя. В этом я ручаюсь вам гонором своим и головой. Разумеется, мы будем только авангардом великой армии союзников. Таким образом, явясь в начале апреля на берегу Днепра, мы избегнем ошибки Наполеона, погубившей его в двенадцатом году. Он привел только к осени в Москву войско, утомленное сражениями и походами. Ему лишь стоило остановиться на зимних квартирах в западных губерниях и, подобно нам, двинуться уже следующей весной во внутренность России.

— Умно, гениально задуманное дело, — закричали офицеры. — Виват, пан Жвирждовский!

— Ваше имя не умрет в потомстве, пан воевода, — прибавил кто-то.

Пржшедиловский молчал, потому что на такую заносчивую, шарлатанскую речь нечего было возражать.

— Выгоднее было бы спуститься по Днепру в Киев, — сказал пан Суздилович, шевеля усиками, — и там подписать приговор России.

— Нет, нет, — закричали некоторые из заговорщиков.

— Позвольте объяснить, — просил Суздилович, задыхаясь.

— Нет, нет, — кричали еще громче несогласные с его мнением.

— Позвольте.

— Не позволяем.

Шум возрастал, так что пан в колтуне, продремавший большую часть заседания, проснулся и со страхом озирался.

— На голоса, паны, — сказал Стабровский.