Внучка панцирного боярина - Страница 20

Согласились.

Голоса все были в стороне воеводы.

— Остается нам узнать от вас, панове, — спросил Жвирждовский, — какие обязательства вы на себя принимаете?

— Я не могу отлучиться от своей должности, ни от особы, которая так щедро доставляет мне средства поддерживать польское дело, — сказал опекун богатой вдовушки.

— Добрже, пан.

— Я также собираю здесь офяры и обязан доставлять вам их лично, как мы условились, — отозвался другой.

— Согласен.

— Я учитель, — сказал третий, — и мое дело обрабатывать здешнее юношество.

— И то очень, очень полезно для нас.

— Вы, пан? — громко спросил воевода помещика в колтуне, опять задремавшего.

Тот протер себе глаза и отвечал:

— Я уж вам сказал, что снаряжаю сто повстанцев, одеваю и содержу на свой счет.

— Прекрасно!

Офицеры вызвались явиться по первому призыву в отряд Владислава Стабровского, которому, как военные могли быть полезны в организации повстанцев.

Студенты объявили то же.

Одобрено.

— Я жертвую на первый раз пять тысяч... — успел только произнести пузатенький господин.

— Рублей серебром, — подхватил один из студентов.

— Злотых, — сердито договорил Суздилович. — Если бы вы не перебили меня, я сказал бы рублей.

— Вы богаты, пан, — заметил Жвирждовский, — могли бы больше.,.

— Обязываюсь вносить ежегодно столько же в кассу жонда, пока продолжится война.

— Пан надеется на троянскую войну, — заметил студент.

И все засмеялись.

Задетый этим смехом за живое, Суздилович самоотверженно объявил, что он обязывается сверх того проливать кровь свою за отчизну в отряде Владислава Стабровского.

— В некотором роде, — прибавил Пржшедиловский, хорошо знакомый с русской литературой.

— Я буду работать этим кинжалом в отряде пана Владислава, если он пожертвует его мне, — зыкнул Волк, — и не положу охулки на руку.

— Вам давно нравится этот кинжал, — сказал Стабровский, — хотя это подарок матери, он не может перейти в лучшие руки, чем в ваши.

Волк обнял Владислава. Лишь только бросился он к кинжалу и задел этим движением стол, гибкая сталь еще жалобнее прежнего заныла. Вынув мускулистой рукой глубоко засевший клинок, он поцеловал его.

— А вы, пан Пржшедиловский? — спросил воевода.

— Безрассудно было бы мне покинуть на произвол судьбы жену и двух малолетних детей; не могу жертвовать и деньгами, потому что я беден и только своими трудами содержу семейство свое.

— Но вы можете быть полезны, распространяя в обществах и между своими сослуживцами вести, благоприятные для польского дела, подслушивая, что говорят между ними опасного для этого дела, и нас уведомляя.

— Разве для того пан примет эту обязанность, чтобы вредить нам, — отозвался кто-то.

— Вот видите, — сказал Пржшедиловский, — и я на низкую роль шпиона не гожусь, а потому здесь лишний и удаляюсь.

— Лучше искренний враг, чем двусмысленный друг, — проворчал воевода.

— Ни тот ни другой, — холодно отозвался Пржшедиловский.

Он успел только проговорить, как вбежал в кабинет Кирилл и доложил своему господину, что к хозяйке приходил квартальный и спрашивал ее, почему у пана такое большое сборище поляков.

При этом известии у многих вытянулись лица; Суздилович собирался уже утечь в спальню хозяина.

— Не тревожьтесь, — сказал Владислав спокойным голосом, — я уж научил панну Шустерваген объявить любопытным, что мы провожаем русских офицеров в Петербург. Впрочем, хозяйка умеет ладить со здешними аргусами.

Все успокоились.

Пржшедиловский взял шляпу и, отведя Владислава в сторону, тихо сказал ему:

— Прощай, друг, я не останусь у тебя завтракать. Боюсь, чтобы твои гости, упоенные добрым вином и торжество будущих своих побед не вздумали оскорблять меня за то, что я не согласен с их шарлатанством. Меня дома ждут жена и дети, и я в кругу их отдохну от всего, что здесь слышал и видел.

Владислав не настаивал, но вызвался проводить друга своего в коридор.

Здесь они остановились. Пржшедиловский крепко пожал ему руку и, видимо, тронутый, сказал, покачав головой:

— Et toi, Brutus? И в этом сумасбродном обществе?..

— Разве я не вижу, что они безумствуют, что все их планы не более, как мираж? Но я решился покончить так или сяк со своей судьбой. Для меня все равно, погибнуть ли в обществе рассудительных людей или безумцев.

— А Елизбета? Я надеялся, что ты будешь с нею счастлив по-моему.

— Не мне суждено это счастье. Она отвергла мою любовь; у нее есть жених. Я зол на нее, зол на отца ее, на всех русских. Польское имя здесь в презрении.

— Безрассудный!

— Все кончено. Прощай, друг, мы, может быть, больше не увидимся.

Слезы навернулись на глаза обоих. Они горячо обнялись и расстались.

— Слава Богу, тринадцатый выбыл из нашего общества, — сказал Суздилович, — за столом этого рокового числа не будет.

— Ну его к диаблам! — сердито прибавил Жвирждовский.

Клятва, установленная высшим трибуналом жонда, была произнесена членами общества, принявшими на себя, каждый по средствам своим, обязанности служить делу отчизны.

— Теперь, панове, мы сыты по горло духовными требами, примемся здесь за утоление голодных телес наших, — провозгласил хозяин.

Суздилович, любивший хорошо покушать, от радости то потирал себе руки, то похлопывал себя по пустому брюшку.

Спешили с завтраком. К трем часам стол был сервирован, блюда подавались избранные, вино лилось в изобилии, Кирилл и три хорошенькие девушки прислуживали за столом не хуже татар Дюссо. Было много тостов на французском языке, непонятном прислуге. Пили дружно за свободу отчизны, великих союзников, за Чарторижского, Мерославского, Сераковского, воеводу могилевского, хозяина, отсутствующих пулковников, был тост в честь польского знамени, водруженного на правом берегу Волги. Особенно воевода и ксендз соперничали друг перед другом в осушении бокалов. Владислав по временам задумывался, но старался залить вином огонь, его пожиравший.